«ДУХОВНАЯ БРАНЬ», 2012 г.

Сегодня сократилась дистанция как между событиями, так и между непредусмотренным расширением их контекстов. Важные открытия, события и действия сменяют друг друга с необыкновенной интенсивностью, разворачивающийся, в свою очередь, в медийной сфере, как некая взаимная возгонка. Наш случай – как раз такой: как говорится, не прошло и полгода, и в ответ на действия панк-коллектива, государства и церкви последовало индивидуальное действие Мальцевой. Это действие шире, чем «просто» искусство, оно связано с религией и общественным пространством. Мальцевой так же, как и Pussy Riot, удалось нащупать какой-то нерв, болевую точку, только теперь есть возможность судить об этом не со стороны медийного пространства, а оценивать заранее, взвесив множество факторов. И, опять же, как в случае Pussy Riot, в этом действии есть немалая доля случайности – художнику, не прославившему себя какими-то особыми достижениями, удалось выйти через искусство на проблематику колоссальной важности и зрелости. Мы не говорим о том, что о «Духовной брани» не шло бы и речи, не выступи Pussy в Храме.

Разумеется, проект Мальцевой возник не на пустом месте. Опыт предыдущих работ на территории современного искусства послужил к нему подходом. Принципиально, что это были работы в четко очерченной стилистике экспрессионизма. Принципиально потому, что экспрессионизм – одно из направлений ХХ столетия, не просто определяющее для его эволюции, но связанное с реформацией воззрений на сакральную и спиритуальную проблематику в искусстве. Примеров здесь более чем достаточно – и живопись Нольде, и скульптура Барлаха, и теоретические работы Воррингера, и, конечно, Кандинский с его трактатом «О духовном в искусстве» и открытием опорной версии абстрактного искусства. Предыдущие работы Евгении вовсе не об этом, они скорее о том, что волнует современного социально ориентированного человека: о гендере, о новой антропологии, и здесь также точка схода ее интересов с Pussy Riot. Но выбор стилистики, причем естественный, не надуманный, не мог не наложить своего отпечатка. Из экспрессионизма прорастает трагическое и одновременно карнавальное переживание жизни. Здесь оно отражено в холстах, сопутствующих ядру проекта, иконам – это портреты девушек в балаклавах. Хотя подразумевается опять же понятно кто, на самом деле это автопортреты, что полностью корреспондирует как с содержательным базисом экспрессионизма, так и с посылом Pussy Riot о том, что под маской-балаклавой может быть любой человек. Евгения примеряет трагическую, но и витальную маску на себя.

Внутренняя история экспрессионистской линии – это пересмотр ортодоксального изображения Христа и христианской антропологии. Начало ее – вехи в поздней живописи Ге, в картинах Энсора, великих немцев – Нольде, Кирхнера, Марка. Это по сути новое, основанное на индивидуальном поиске, сакральное искусство, и именно с экспрессионизма начинается его радикальное обновление в ХХ веке. Очищающее отрицание, разрушение, гибель тематизируются экспрессионизмом, в стилистике которого выплавляется язык, способный передать ужасы мировых войн, тотального хаоса и ускоряющегося распада. Этот апофатический посыл во многом обусловил дальнейшую эволюцию сакрального языка в модернистском и послевоенном искусстве – от Гончаровой (в 1913 году была попытка запрещения к показу ее религиозных работ, особым успехом не увенчавшаяся) и Малевича до Бойса и Кифера. Уже в наше время, в почти прямой ассоциации, вспоминаются образы Натальи Нестеровой – персонажи библейской истории в масках. В «Тайной вечере» маску носят и Христос, и Иуда. Но Мальцева отходит в сторону и от ставшего привычным динамизма экспрессионистских форм, и от схоластичности форм абстрактных. Мальцева движется определенно назад – в поисках истока. Мальцева создает икону.

Само понятие иконы в счет благоговейного отношения к нему, необходимо оговорить в тексте специально. Нейтральное в греческом языке слово, означающее «образ» – понятие с максимально широкой возможностью трактовки, на русской почве в результате вековых практик прочно увязано со спиритуально обусловленным произведением, выполенным по определенной технологии, предназначенным для молитвенных действий и являющего действенную модель медиума между профанным и сакральным миром. Воспринимая икону только в таком качестве и фактически отказываясь подразумевать естественную эволюцию образа, православный мир примерно с начала ХХ века оказался в довольно сложном положении. Исторические катаклизмы и катастрофические воздействия внешней среды вогнали ситуацию с иконой в резкое пике, которое «благодатные» послеперестроечные годы, вместо того, чтобы выправить, парадоксальным путем только усилили. Язык иконописи на протяжении десятилетий не развивался и не воспринимал никаких новаторств, которые с небывалой доселе интенсивностью влияли на всеобщий язык искусства. Весь век поле образа претерпевало трансформации, то сужаясь, то разворачиваясь, обрастая парадоксальными решениями. Гуманистическое сопротивление, как и осмысление сакрального в век предельной антропологической деградации, происходили на территории современного искусства. Но икона, до поры до времени замкнувшись в себе с почти сектантским упорством, в результате не смогла противостоять консъюмеристскому натиску постмодерна, отказавшись тем самым и от статуса произвдения искусства. Языка иконы наших дней, как ни прискорбно это констатировать, нет.

Проект Мальцевой развивает три линии, друг другу основательно противоречащие: икону, модернистскую традицию искусства ХХ века и линию радикального акционизма, на местной почве частично носившего ярко выраженный антиклерикальный (А.Тер-Оганьян), но также и богоискательский (О.Мавроматти) характер. Получается неожиданная, взрывная смесь на стилистическом уровне, однако сила ее – в алхимии на уровне образа. Тертуллиан говорит о парадоксальности Бога. Истинно парадоксальным (т.е. отсылающим к не укладывающейся в человеческое сознание непостижимости божества) образом именно акция Pussy Riot помогла Мальцевой обнаружить прискорбное состояние иконы и отреагировать на него. Ее икону можно назвать негативной или апофатической. На поверхности ее досок из насыщенной, затягивающей пустоты «Черного супрематического квадрата» рождается новый опыт иконы – после постмодернизма и Путина, после Освенцима и негативной диалектики. Иконы молчаливой и замкнутой. Потемневшей и суровой, но по-прежнему пламенеющей золотом и связующей смыслы.

Эпицентр «Духовной брани» – три иконы, изображения Спаса, Троицы, Богородицы, «самое само» (А.Лосев) сакральной образности. В том же ряду – очень рискованное изображение Антихриста, которое исключительно редко возникало как в рамках иконописи, так и в пределах современного искусства. Создание этого ряда отражает радикальное движение от экзистенциальной самоотверженности к метафизической. Надо обладать ответственностью и дисциплиной, чтобы формулировать в сегодняшних условиях «умозрение в красках» (С.Трубецкой), где вместо красок – скупые пропорции битума, лаков и золота. Новые иконы Мальцевой не могут не воздействовать: революционным визуальным решением со скрывающими лики масками; яростной экспрессией в сочетании с холодной ясностью; личной, прочувствованной мотивацией; пугающе глубоким метафизическим прицелом, в котором опознается след эзотерических учений вплоть до «Последней доктрины» Мамлеева...

В отличие от акции Pussy это отнюдь не провокация. Это свежая и смелая, горячая и горькая, тревожная и трепетная попытка разобраться разом с двадцатью веками христианской изобразительной традиции, состоявшей, как хорошо известно, не только из канонов и прорисей, но и из несчетных лакун и апроприаций, завеваний и отступлений, прорывов и разрывов; с собственным отношением с современным искусством и классическим наследием; с набухшим до предела клубком социальных проблем, который опутал Родину. Выбор Евгении в пользу визуальной метафоры, и не вина, что эта метафора сегодня не может быть прочитана четко и позитивно. Ее иконы – ни в коем случае не ответ, но куда более важная постановка вопроса в виде универсальной, понятной всем структуры; богоискательство, богопознание при помощи искусства.

Точка, в которой располагается «Духовная брань» – весьма спорная. Это ее неоспоримое преимущество; она дарует работам жизненную убедительность и благодатную опасность. Ту же опасность, которая исходила от слов и действий Христа по отношению к фарисеям и храмовым торговцам, к ветхой закосневшей традиции. Ту же опасность, что исходит от группы Pussy Riot, которая оказалась способной непредвиденно и «случайно» обнажить фальшивые и хрупкие опоры ортодоксальной религиозной оболочки. Результат работы Мальцевой может казаться кому-то сомнительным, особенно ввиду отсутствия расстояния, тесноты контекстов и давления медийных волн. Но глядя на эти вещи чуть не впервые возникает ощущение, что разговор о новом сакральном образе возможен не покидая четкого фарватера современного искусства, пребывание вне которого лишает любые творческие потуги конвенциональности. И это вновь, как во все века христианства, будет разговор о главном.